Это был один из тех дней, для которых пока не придумали особого названия, но самым подходящим было бы день прозрения. Или просветления. Во всяком случае это было первое, что почувствовал Джон, едва открыв глаза. Открыл и осознал – этот день просто обязан быть особенным. Джон еще некоторое время провел в постели, прислушиваясь к новым необычным ощущениям, позволяя им войти глубже. Просветление разносилось по венам, словно инъекция, на клеточном уровне проникая в абсолютно каждый кусок сознания. Стало слегка не по себе, голова на мгновение помутнела, неподготовленная к таким внезапным открытиям, но тут же совершенно прояснилась, и Джон упруго сорвался с кровати в ванную, исключительно бодро, словно в дешёвой рекламе («Приобретайте наше счастье за ваши деньги») по пунктам выполнил ежеутренние церемонии, сделал кофе, открыл инстаграм. Последний пункт был обязательным, Джон всегда завершал им утреннюю программу, но сейчас делал это скорее на автомате. Есть ли смысл следить за кем-то, кого от тебя отделяет пара метров по коридору и поворот налево от лифта. Кого от тебя отделяет проклятущая петля, мешающая вам двоим просыпаться каждое утро в обнимку. И еще что-то отделяет, наверно. Да, пожалуй, отделяет. Кого угодно отделит попытка удушения в порыве бесконтрольной ревности, знаете ли.

И Джон страдал. Не надо думать, что он чёрствый асоциальный социопат и уж тем более психопат. В конце-то концов, мы все не идеальная картинка из раздела учебника по психологии. Мы совмещаем в себе разные черты, создающие нас таковыми, каковы мы есть и больше никаковыми. Джон был на самом деле неплохим парнем. Внимательным, чутким и заботливым. Сложности с проявлением этих черт в жизни позволяли выходить в пятно света пресловутым истерикам, аффектам и жестокости. Если булочке десять раз сказать, что она сухарик, поверит ли она на одиннадцатый в это? Зависит от того, насколько булочка внушаема. А Джон был очень внушаемой булочкой.

Джон страдал, глядя на им же самим сделанные фото в инстаграме Доминика. Он думал, он удалил их, но Доминик не согласился с таким решением и опубликовал их. Это было чертовски трогательно. Настолько мило, что дошло даже до Джона. Он залипал на фото несколько минут, пока кофе вконец не остыл, а в глазах не поплыли пиксели. Надо действовать, тем более сегодня такой день. Необходимо что-то менять. Дорогой Доминик, прости, что чуть не отправил тебя на закрытую вечеринку, где на ковровой алой дорожке тебе бы пожал руку Версаче. Мне действительно очень жаль. Нет, серьёзно. Я не хотел, чтоб так вышло. Я понимаю, что столь грубое обращение задевает твои чувства. Позволь мне загладить вину.

Джон расхаживал по комнате, мысленно повторяя вот это вот всё как мантру. Не вдумчиво, не вкладывая эмоций, словно задача стояла просто заучить нудный сценарий с большим количеством текста. Он пытался осознать, реальны ли его сожаления обо всем случившемся. Конечно, реальны, ведь ему совсем не нравится отчужденность и холодность Доминика, и это его подорванное доверие. Это вовсе не тот спектр эмоций, который Джон хотел бы получать от него. И значит, это надо исправить. Надо поверить по-настоящему в то, как ему, Джону, искренне жаль. Поверить и пригласить Доминика на ужин. Милый ни к чему не обязывающий ужин с налётом романтики. Легкий аперитив и собственноручно запеченная индейка. Или говядина. Доминик же не мается вегетарианской дурью.

Джон схватил телефон со стола и открыл контакты. Сначала чат, потом звонки. Нет, это всё не то. В этом состоянии особенного просветленного дня нужно явиться к Доминику лично. И пусть всё будет как по-старому. Пусть будет даже еще лучше. Еще, пожалуй, нужно что-нибудь принести ему в подарок. Только вот что.
Джон задумчиво походил по комнате. Так ничего и не придумал и решил просто пойти к Доминику. В том виде, котором был. Даже побриться не удосужился.
Дверь внезапно оказалась не заперта. Джон толкнул её и вошел внутрь.

– Дом?..

Из глубины квартиры доносились чуть приглушенная мелодия Single ladies. Озадаченный и непонимающий, что происходит и что за вечеринку в десять утра закатил Доминик, Джон прошел в комнату, где перед его глазами предстала самая очаровательная картина из того, чего только можно представить. Впрочем, нет, такое абсолютно точно нельзя представить. Доминик еще не сразу заметил, что кто-то нарушил его приватность. А Джон не находил, что сказать. Просто молчал и улыбался.

Как же прекрасно двигается Доминик. Каждое движение отточено до автоматизма, что только подчеркивает артистизм, каждый взмах гибкой руки, резкий и одновременно вкрадчивый поворот головы, нарочито расслабленные плечи, а уж от покачиваний бедрами здравый смысл сносит начисто, и ты не в силах оторвать взгляд, невозможно даже просто нормально выдохнуть, всё это отходит на глубокий дальний план. Нет, такого невозможно добиться за кратковременную практику, даже будучи от природы одаренным. К такой непринужденной легкости выверенных до мелочей движений приходишь только годами усиленных занятий. Как мог Джон не знать этого. Что Доминик, иначе и не выразишься, профессиональный танцор. Какое досадное упущение, но какое же приятное открытие. Очаровательное в своей внезапности. Сколько еще граней (оттенков) Доминика Вебера ему не известно, сколько еще предстоит открыть? Джону нравилось такое положение дел. Оно вдохновляло. Оно разжигало не то что страсть, вернее будет сказать, алчность. Открывать для себя Доминика снова и снова. Всю оставшуюся чертову жизнь. Есть ли в этом смысл? Смеетесь, что ли, естественно, есть! Более того, что еще может быть смыслом, как не это?

Джон стоял в совершеннейшем восхищении и не мог подобрать слова. Больше всего ему хотелось как можно дольше оставаться незамеченным и продолжать упиваться этой красотой поделенной на грацию и умноженную на харизматичность. В такие мгновения задумываешься, сколько многим красота статичная проигрывает красоте движения. Красота холодных, лишенных каких-либо движений, более того, и никогда и не обладавших ими антикварных вещичек против живого и упругого Доминика, бесконтрольного и беспрерывного потока его жизненной энергии, его чувственности, колоссальной гаммы эмоций. Выбор очевиден, не так ли. Джону просто хотелось, чтоб это никогда не заканчивалось. Чтобы Доминик, лучшее, что было и есть в его жизни, оставался полноценной живой единицей, не зависящей от его, Джона, власти или сиюминутных желаний. Пойманная и упрятанная в клетку птичка не будет петь так же прекрасно, как её вольная сестра. Доминик должен оставаться свободным, ему не место среди законсервированного на полках и стеллажах искусства Джона. Джон не готов был терять Доминика, но добиваться его теми средствами, которые поспособствуют тому, что Доминик перестанет быть собой, вычеркнулось из его планов. Прямо здесь и сейчас. Нет, это не способ. И не выход. Выход же – создать для птички все условия, чтоб она не прекращала петь. Чтоб она занималась тем, что у неё получается лучше всего, а Джон просто понаблюдает. А если понадобиться вмешаться, то только ради благого дела. Только так и никак иначе.

К великой досаде Джона, Доминик все-таки заметил, что за ним наблюдают. Как того и следовало ожидать, он мгновенно остановился. Джон перехватил его полный легкого недоверия и удивления взгляд. Почти такой же взгляд, как и тот, которым Доминик встретил его на пороге своей квартиры несколько пробуждений назад, то самое утро, когда Джон первый раз пришел сам, первый. Джон моментально прочел эти эмоции, и шквал нежности едва не разорвал грудную клетку изнутри. Боже, родной мой, как же мне жаль за всю боль, что я тебе причинил. Прости, сотню раз прости. Чем я могу загладить вину? Одно твоё слово. Я сделаю всё что угодно.

Джон не знал, прочитал ли Доминик нечто подобное в ответ в его взгляде. Джон отметил только, как решительно сейчас прозвучала его просьба уйти. Пройдемся по тому же самому сценарию, да, мой хороший? У нас он хорошо получается, согласись. Зачем просить меня о том, чего я не сделаю, заведомо зная об этом. Зачем просить меня о том, чего не хочешь ты сам.

Твердо убежденный в этом, Джон уверенно шагнул вперед, пересек несколько метров, разделяющих их с Домиником и не грубо, но крепко, настойчиво и несколько даже требовательно привлек его к себе, обхватил за плечи и поцеловал. Поцеловал с полным осознанием, что он принадлежит только ему и никому больше, но постарался совместить с этим мягкость и осторожность. Я целую тебя не только потому, что могу себе это позволить, я целую тебя, потому что ты тоже этого хочешь, а если окажется, что нет, я оставлю тебя без лишних эмоционально обороненных фраз.

Поцелуй был достаточно долгим, и первое, что сделал Джон, когда разорвал его, – разжал руки, отступил буквально на полшага, расстояние, которое уже не назовешь интимным, зато Доминику открывался более выгодный ракурс для рассмотрения всего его, Джона, облика. Но сделал он это неосознанно. Таким хитрым многоходовочкам сейчас не было места в его голове, насквозь забитой розовой пылью и ароматами сандала. Джон отступил, вскинул голову и едва уловимая улыбка тронула его лицо – сейчас он постарался улыбнуться глазами.

– Приходи ко мне сегодня на ужин. Я скучал.